Сотрудники скорой помощи говорят, что их нужно вызывать тогда, когда есть угроза для жизни
На обслуживании станции скорой медицинской помощи сегодня помимо Бийска еще два района – Бийский и Зональный. 24 часа в сутки, семь дней в неделю бригады бийской станции выезжают на вызовы. Почему медики приходят на скорую, зачем просят ваши домашние аптечки и нужно ли к чемоданчику с лекарствами добавлять оружие – об этом говорим с Алексеем Карнауховым, главным врачом ССМП г. Бийска.
Это вам не «Склифосовский»
– Алексей Александрович, есть общий портрет работника скорой помощи?
– Нет, все разные – есть и мужчины, и женщины. Есть те, кто десятилетиями работает на скорой, есть вчерашние выпускники. К счастью, приходит много молодежи. Поначалу их привлекает некая романтика скорой. Ты всегда в движении, куда-то едешь, бежишь, кого-то спасаешь, самостоятельно принимаешь решения и сразу видишь результат своего труда.
Но конечно, есть общее в наших работниках. Они быстрые на подъем. Часто вижу, как наши медики к машине с чашками чая в руках идут, потому что не успевают даже перекусить. Девушкам некогда волосы в прическу уложить или накраситься. У нас все на бегу.
– Но ведь наверняка не всем подходит такой ритм. За какое время обычно люди определяются, остаются на скорой или уходят, скажем, в стационар или поликлинику?
– Обычно за три-четыре месяца, иногда за полгода люди понимают, готовы и способны они работать на скорой или нет.
Сама по себе работа тяжелая – и физически, и морально. На скорой работают при любых условиях. Снег, дождь, слякоть, жара – все равно нужно доехать, оказать помощь, потом пациента транспортировать до машины, и неважно, сколько он весит – 50 или 200 килограммов. Помню, когда в городе был высокий подъем гриппа, у меня супруга, она тоже медик, за сутки съездила на 32 вызова. Представьте, 32 раза подняться на этаж, спуститься, еще госпитализировать пациента.
Морально тоже тяжело, потому что работники скорой всегда оказываются на чужой территории, и у пациента, и в больнице, куда его отвозим.
– Настрой общества как-то сказывается на решении остаться или уйти?
– Не скажу, что кто-то уходит по этой причине. Из-за финансовых вопросов, переезда, проблем со здоровьем – да. А вот так, чтобы у кого-то руки опустились из-за того, что услышал в свой адрес что-то нехорошее, не припомню такого.
Был пик, когда чувствовался негатив со стороны населения. Сегодня он пройден, и мы оказались на каком-то плато – не хуже и не лучше. По крайней мере из ряда вон выходящих случаев больше не становится, и на том спасибо.
То, что в сети появляются различные ролики, в которых либо обвиняют врачей, либо, напротив, видно, что на них нападают, скорее следствие того, что у каждого под рукой телефон с камерой.
Но нужно понимать, чем это продиктовано. Человек находится в стрессовой ситуации, и телефон он воспринимает как некую защиту. Другое дело, когда снимают что-то с целью просто выложить это в соцсети, попиариться. Вместо того чтобы помочь в транспортировке больного или разнять дерущихся, люди просто стоят и снимают. Вот это неприятно.
– Часто в массовом сознании образ людей какой-то профессии формируется на основе фильмов, сериалов. Есть похожие на правду?
– Честно говоря, я как человек, многие годы работающий на скорой, не видел, чтобы нашу службу показали достоверно. Разве что фильм «Аритмия» похож на правду.
Вопрос в другом: нужна ли эта правда? Основная масса населения, которая не знает, как все устроено на скорой, не оценят такие фильмы и не поймут. Все-таки задача кино развлечь, а для этого нужно приукрасить, добавить приключений, красивой картинки быта медиков – для кинематографичности. Так что широкой аудитории, скорее, понравится «Склифосовский», где мало что есть от жизни.
Разбирают аптечки, проводят ликбез
– В пандемию были опасения, что оставшиеся в Бийске медики просто уедут в Москву, Петербург, потому что выплаты там были существенно выше. Скорой это коснулось?
– Мы опасались, что такая ситуация может сложиться скорее после пандемии, когда ковидные выплаты отменят. Но нам удалось сохранить костяк, хотя финансовый вопрос, конечно, значимый. И мы страдаем от нехватки кадров, как и все здравоохранение в целом. Сказываются заработок, ответственность, нагрузка. Проще уйти, скажем, в торговлю, чем брать на себя груз ответственности за здоровье и жизнь другого человека.
– Сегодня на линию выходят бригады только из фельдшеров?
– Нет. У нас есть врачебные бригады, например педиатрические, которые обязательно состоят из врача и фельдшера. В этом году мы полностью восстановили реанимационные бригады. Но в основном работают бригады либо из двух фельдшеров, либо из фельдшера и медсестры.
– Ночью вызовов меньше?
– Нет. Страх человека усиливается к ночи. Когда темнеет, человек начинает суетиться, паниковать. Он понимает, что поликлиники закрыты, в стационарах врачей меньше. А что с тобой будет к утру, непонятно. Так что звонят в скорую. Чаще всего такое происходит с вызовами к детям и пожилым людям.
– А бывает так, что скорую помощь вызывают, чтобы пообщаться?
– У каждого медика таких примеров много. В основном это люди старшего возраста, которым действительно нужно именно поговорить. И вот ты сидишь, слушаешь эту бабушку, головой киваешь, карточки заполняешь. Предлагаешь: «Ну что, еще раз давление померим?» А она в ответ: «Да мне уже и так хорошо стало, милок».
Но таких случаев немного. И это не ложные вызовы. Таким людям тоже нужна помощь, другое дело, что не скорой, а врачей в поликлиниках или неотложной службы. Сейчас мы как раз запустили пилотный проект передачи вызовов, которые поступают в скорую помощь,
неотложке.
Мы не должны приезжать к хроническим больным. Скорая помощь должна приезжать тогда, когда есть прямая угроза жизни.
– У населения есть понимание этого?
– Нет. Проще ведь набрать 103 – и приедут медики. И не нужно вставать, искать телефоны поликлиники или самому туда идти. Поэтому идет много вызовов к хроникам. Конечно, мы не разворачиваемся и не уходим. Помогаем здесь и сейчас, даже ликбез проводим.
– Это как?
- У нас процентов 90 людей с хроническими заболеваниями лечатся либо тем, что сами себе назначили, либо не лечатся вовсе. А еще часто слышим: «Вот соседка лечится этим, я тоже решила» или что-то похожее. Говорим, доставайте аптечку, и начинаем разбирать ее – что давно пора отправить в мусорку, а чем можно лечиться самостоятельно.
Вездеход вместо саней
– Это лето стало испытанием из-за перекрытия моста?
– Мы предполагали, что будет хуже. Но получилось организовать выезды, продумать маршруты, никаких экстренных ситуаций не было. На дорогах даже в пробках при возможности водители пропускали. Никто скорую не зажимал. А еще спасал понтонник. Все движение из приобской части города за реку шло по нему.
– Впереди зима. Снова будет непросто.
– Вот поэтому в нашем автопарке появился вездеход УАЗ. Мы такую машину ждали три года. Машина хорошая, вместительная. Со всем необходимым оборудованием.
Пока до некоторых сел нашим сотрудникам иногда даже на санях приходилось добираться. Но и в городе не лучше, особенно в частном секторе. У многоквартирных домов свои проблемы – из-за загруженности дворов автомобилями.
– Водители дорогу дают?
– В основном да. К тому же машины хорошо оснащены – мигалки, сирены, которые сложно не заметить. Если раньше можно было списать на то, что водитель не слышит нас из-за музыки в машине, то сейчас такого нет.
– Добрались до адреса, и тут встает вопрос бахил. Так должны медики их надевать или нет?
– Не должны. Нет никаких приказов, которые бы обязывали сотрудников скорой помощи надевать бахилы. Это продиктовано мерами безопасности. В них можно легко поскользнуться. А если медик в этот момент помогает транспортировать больного?
В конце концов, давайте расставлять приоритеты. Я, приехав на выезд, буду заниматься переобуванием, а у вас там будет лежать человек с инфарктом или умирать от потери крови. И какие-то споры в этом случае неуместны. Люди сами должны это понимать.
Я вот помню, приезжаю на вызов. В доме – белоснежные ковры, у меня вид, мягко говоря, вообще непрезентабельный, потому что на улице слякоть. Говорю: вы хоть газетки на пол киньте, иначе же испачкаю. А меня за руку и к больному – не до ковров.
Медик - мирная профессия
– В этом году на Алтае было несколько громких историй нападений на сотрудников скорой помощи. Неоднократно обсуждалось ужесточение ответственности за это. На ваш взгляд, пересмотр законодательства изменил бы ситуацию?
– Думаю, да. Видя ответственность на чужом примере, люди бы задумались. Давно пора приравнять ответственность за нападение на медиков и на правоохранителей или прописать это отдельной строкой.
Ведь ужасающие случаи происходят: нашему фельдшеру на вызове сломали нос; в Яровом избили медика из-за того, что машина скорой припарковалась у дома; в Барнауле недавно бригаде и вовсе ножом угрожали.
– Вот уже звучат призывы вооружить медиков.
– Я считаю, что ни к чему хорошему это не привело бы.
Во-первых, мы не умеем этим пользоваться. Значит, нужно время на получение соответствующих навыков, и потом неизвестно, сможет ли медик этим оружием воспользоваться в экстренной ситуации и не спровоцирует ли у второй стороны еще большую агрессию.
Во-вторых, представьте, вы вызываете скорую помощь, и к вам приедут медики в каске, бронежилете, с дубинкой за поясом, и где-то там – сумка с медикаментами. Так мы зачем приехали? Отбиваться от пациентов дубинкой или оказывать помощь?
Мы все-таки представители мирной профессии.
– Бывает такое, что заходить в конкретный дом приходится с полицией?
– Да, особенно в частном секторе. Там нередко возникает проблема, как попасть в дом, если во дворе собака. При этом бывает так, что бригада подъезжает и не может дозвониться до пациента, который вызвал скорую, и есть опасность, что человек находится в угрожающем жизни состоянии. А его собака мешает добраться. Приходится вызывать полицию, чтобы они обеспечили доступ до пациента.
Медицина не всесильна
– Другие резонансные истории – о врачебных ошибках или спорных ситуациях. Понятно, что в профессиональной среде это обсуждается. В таких случаях медики всегда на стороне своих?
– Обсуждение такое действительно идет, но, скорее всего, в том плане, прав или не прав был врач или фельдшер, потому что учиться надо в том числе и на чужих ошибках. Нужно понимать, что привело к той или иной ситуации.
Человек не робот. Мы все разные, устроены по-разному. Да, есть общие принципы анатомии, но, к примеру, одни и те же сосуды в нас проходят по-своему. И, делая укол, медик знает: вот тут должна быть вена – а ее нет. Или наоборот, ее здесь не должно быть – а она есть.
К тому же часто люди забывают о том, что они уже чем-то болели, что-то принимали. И не всегда на вопросы об этом мы получаем адекватные ответы. А это тоже может осложнить ситуацию.
Как бы страшно это ни звучало, в медицине всегда заложен процент потерь. Не всех и не всегда можно спасти.
Еще не так давно, лет двадцать назад, считалось, что человек не может пережить больше трех инфарктов. Это не означает, что к человеку с четвертым инфарктом никто не подходил и его не пытались реанимировать, вылечить. Но было понимание, что медицина не всесильна. Да, прогресс идет, сегодня таких пациентов можно спасти, и слава богу. Но также остаются ситуации, в которых как бы медики ни пытались, человеку уже не помочь. А укореняется мнение, что, если врачи были на месте, но человека спасти не удалось, то они априори виновны. Но это же неправильно.
К сожалению, надзорные органы и судебная система считают иначе.
– Есть ощущение незащищенности медиков с точки зрения законодательства?
– Есть. Эту тему и Леонид Рошаль не раз поднимал. Да, понятие врачебной ошибки существует, но нельзя ее переводить в уголовную плоскость. Это добросовестное заблуждение.
Понимаете, ведь когда мы беремся за работу, когда боремся за здоровье и жизнь человека, никто же не задумывает специально ввести препарат не туда или забыть в ране салфетку, а потом посмотреть, что будет. Ни у кого таких несуразных мыслей нет. Есть искреннее желание оказать помощь.
Представляю, вызвал скорую, а к тебе приезжает не медик, а мент в белом халате с дубинкой и оружием. Депутаты вместо таких бредовых идей лучше бы себя мозгами вооружили.