Сергей Титов: Сложно представить, что будет через 20 лет, но в основе этого будут разработки ученых

С заместителем директора ИПХЭТ СО РАН по научной работе говорим о разработках бийских ученых, "рождении" лекарств, вложениях в фундаментальную науку и опасности искусственного интеллекта

В 2025 году исполнилось 20 лет, как Бийск получил статус наукограда. Удивительно, но сами бийчане нередко крайне скептично к этому относятся. «Ну и где у нас наука?» – пишут в социальных сетях. О том, где можно увидеть продукт бийской научной школы, как Бийск обеспечивает всю страну лекарством и почему быть ученым перспективно, говорим с Сергеем Титовым, заместителем директора ИПХЭТ СО РАН* по научной работе.

* Институт проблем химико-энергетических технологий Сибирского отделения Российской академии наук, создан в 2001 году

Как добывали постамент для Петра

– Сергей Сергеевич, я понимаю, что ввиду специфики Бийска – все-таки самые крупные заводы у нас работают на оборонку – о многих разработках бийской научной школы говорить нельзя. Давайте расскажем о том, что применяется в гражданской промышленности. Где рядовому бийчанину можно буквально увидеть плоды местной науки?

– Да хотя бы в старом центре, в сквере Гаркавого. Постамент, на котором стоит памятник основателю города – Петру Первому, добыт с помощью газогенерирующего состава, который создали в ИПХЭТ СО РАН. Именно наши составы позволили отколоть гранит максимально аккуратно.

К нам обратились археологи, которые поставили задачу: необходимы составы для удаления больших камней, чтобы те не мешали, когда ведутся раскопки, а загонять на место технику нельзя. Очень часто при подобных работах используют составы, которые просто дробят камни на мелкие осколки, а это зачастую неудобно. Бывает так, что такие массивы вообще нельзя взрывать, чтобы осколки не повредили окружающие материалы. При этом камни надо расколоть на мелкие, чтобы можно было их вручную унести.

И у нас в институте создали такой материал, который благодаря выделению большого количества газа при горении позволяет не дробить камни, а именно откалывать их – без осколков, без разлета частиц. Просто закладывают наш материал в подготовленные шурфы (углубления в грунте или породе. – прим. авт.), и при горении происходит фрагментирование, то есть откалываются цельные элементы.

– Что первично – задача, под которую, скажем, нужно синтезировать какое-то вещество, или получение этого вещества, а затем предположение, в какой сфере его можно применять?

– Львиная доля задач, условно говоря, придумать что-то, приходит от заказчика. Они сталкиваются с проблемой, которая ранее никем не была решена и даже не было понимания, как подойти к решению. Вот тогда они приходят к нам.

– Заказчики – то есть частники?

– В том числе. Конечно, это в основном крупные предприятия. Но значительную работу мы ведем по заданию нашего профильного Министерства науки и высшего образования. Все-таки наш институт – академический, и основной нашей деятельностью является наука – научные исследования и разработки различного рода, проведение научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ.

Казалось бы, глядя на «соседей» – другие институты, мы могли бы оставаться только научной организацией, но современные реалии таковы, что нужно по полной программе внедрять проекты полного цикла, то есть от идеи до конечной продукции. Поэтому в стенах наших лабораторий мы занимаемся ее выпуском. Да, не в промышленном масштабе – это мелкосерийное производство или малотоннажный выпуск. Но это говорит о том, что мы можем сопровождать нашу продукцию или нашу идею на всех этапах ее развития.

От формулы до таблетки

– Вы ведь даже лекарства выпускаете на базе института?

– Если говорить точнее, мы синтезируем и выпускаем субстанции лекарственных веществ. Это не конечные лекарственные формы, например привычные большинству таблетки. Но именно наши химики-синтетики производят то самое действующее вещество, которое ложится в основу будущих медицинских препаратов.

Например, на сегодня наши мощности направлены на выпуск такого лекарственного вещества, как нобазит, который прошел все клинические исследования и был включен в перечень препаратов для лечения ковида. Сейчас мы полностью обеспечиваем потребности всей России по нему.

До этого у нас также был освоен выпуск субстанции другого противовирусного лекарственного вещества – амиксина, он же тилорон.

– Как это происходит? Вам дают заказ: нужно получить вот такое вещество, или вы сами получаете в процессе каких-то исследований, а потом понимаете, на что оно может действовать?

– Бывает и так и так, но в большинстве случаев изначально есть определенная просчитанная формула, у которой есть потенциал для применения в качестве фармпрепарата.

После расчета мы проводим синтез этого вещества, то есть получаем его, а затем уже проверяем на практике, будет ли препарат эффективен и насколько, обладает ли он токсичностью, как будет взаимодействовать с другими препаратами и прочее.

– После этого препарат отправляют на клинические исследования?

– Сначала идут доклинические. Мы плотно взаимодействуем с томской группой ученых из Научно-исследовательского института Фармакологии и регенеративной медицины имени Гольдберга. У них есть виварий, где проводятся исследования на лабораторных животных. На этой стадии уже становится понятно, насколько корректно программа выдала прогноз по препарату. Отклонения бывают.

После проверки становится понятно, стоит ли продолжать. Отбирают только самые перспективные препараты. Не нужно думать, что до исследований можно довести любое вещество, полученное в лаборатории. Лишь единичные препараты доводят до группы добровольцев на клинические исследования.

И только после того, как они успешно пройдены, становится возможным получить разрешение на регистрацию лекарственного препарата или субстанции и их выпуск. Путь этот довольно длинный и затратный, потому что каждый следующий этап стоит все дороже и дороже.

Капля, летящая 300 метров в секунду

– То, о чем мы говорим, носит явный прикладной характер. То есть результаты этих исследований можно увидеть и применить в обозримом будущем. А есть исследования, которые пока представляют собой науку ради науки?

– Конечно. Это и есть фундаментальные работы. Более того, в таких проектах задействованы все сотрудники института, а их заказчиком выступает Министерство науки и высшего образования.

Нужно понимать, что кто-то другой, сторонний, такие исследования не закажет – частные заказы всегда носят тот самый прикладной характер. Поэтому финансирование фундаментальной науки практически полностью в руках государства. Это работа на долгосрочную перспективу. Скажем, результатом таких разработок станет препарат, многократно превышающий по своим свойствам известные аналоги, но это будет только через 30 лет.

– А когда обращаются заказчики, они получают комплексное решение своей проблемы или только наработки?

– Именно мультидисциплинарность нашего института обеспечивает интерес со стороны заказчиков. Мы не выполняем поставленную задачу частично. То есть мы не останавливаемся на полпути и не говорим: дальше мы некомпетентны. Мы пытаемся браться за дело как можно более широко, в рамках проекта полного цикла. Скажем, у нас есть и химическая часть – когда мы получаем материал, и физическая – когда мы показываем, как с ним работать в конечных устройствах, изделиях или приборах.

– Приведите пример.

– Специфика нашего института – работа с высокоэнергетическими материалами. В силу определенных обстоятельств нам необходимо исследовать такие среды, с которыми не сталкивались другие. Соответственно не было нужных приборов для их анализа и исследования.

Большое число наших работ посвящено аэрозолям. В изучаемых нами средах отдельные капли перемещаются с очень высокой скоростью – до 300 метров в секунду. А нам надо было в этом аэрозольном облаке бесконтактно, дистанционно, не влияя на исследуемую среду, измерить размеры частиц, которые там находятся. Задача очень сложная, никакие пробоотборные методы не подойдут.

Но у нас в лаборатории физики преобразования энергии высокоэнергетических материалов очень сильная приборная группа. Они смогли разработать ряд уникальных приборов, которые не имеют аналогов в мире. Сегодня мы можем в режиме реального времени восстанавливать полный спектр размеров частиц, присутствующих в аэрозольном облаке, – а это до 100 тысяч измерений в секунду! То есть мы занимаемся не только синтезом веществ, но и приборостроением.

Разрабатывать или зарабатывать?

– Если вашими препаратами, составами или приборами заинтересуются компании-производители и выпустят продукт на рынок, патент останется за институтом?

– Конечно. Право авторства неотчуждаемо, потому что это наша разработка, наша формула.

– А отчисления с произведенного товара предусмотрены?

– Зависит от условий передачи прав. Выплаты по патентному праву – роялти – возможны. Но очевидно, что прибыль предприятий, которые займутся выпуском, будет более существенна. В любом случае мы заинтересованы, чтобы наши препараты развивались, жили, мы не препятствуем дальнейшим стадиям их развития и продажи.

– Понятно, что первоочередная задача академических институтов – разрабатывать. А заработать необходимо?

– Это взаимосвязанные вещи. Чем более востребован наш продукт, тем больше им интересуются инвесторы и тем выгоднее институту работать над этим проектом. Ведь дополнительное финансирование влияет на скорость разработки, прохождение всех этапов. И конечно, заработная плата сотрудников от этого тоже зависит – а это хорошая мотивация.

То есть у нас есть бюджетное финансирование от Министерства науки и высшего образования, а есть средства, которые мы зарабатываем от взаимодействия с внешними заказчиками. И бывало так, что именно работы договорного характера давали институту до 80 процентов общих доходов.

– Раз уж коснулись зарплаты, сколько сегодня получают сотрудники ИПХЭТ СО РАН?

– Сейчас есть статистика только по 2024 году. Могу сказать, что для Бийска у нас довольно хороший показатель: зарплата наших научных сотрудников переходила за 120 тысяч рублей. Так что майские указы президента о том, что зарплата ученых должна составлять 200 процентов от средней по региону, мы выполняем стабильно.

Не надо бояться «Терминатора»

– Откуда в ИПХЭТ СО РАН приходят кадры?

– Основной их кузницей для нас остается Бийский технологический институт, но к нам приезжают аспиранты со всей страны – это и наши сибирские ребята из Новосибирска и Томска, и выпускники московских и санкт-петербургских вузов.

Наш институт относительно молодой – в 2026 году отметим всего четверть века. Поэтому и молодежи у нас много. Средний возраст сотрудников – 43 года. Это уникальное явление, когда вчерашние студенты могут работать в одном институте с такими именитыми учеными, как академик РАН Геннадий Викторович Сакович. 

– Что, на ваш взгляд, мотивирует сегодня молодежь идти в науку?

– Желание открытий, желание сделать этот мир лучше, современнее. Смотрите, сегодня учеными используется то, что еще широко не представлено на бытовом уровне. Поэтому мы раньше других видим прообраз будущего. Более того – сами ученые его и формируют. Что может быть более амбициозным?

Конечно, не каждая идея выстреливает на все 100 процентов, но все это влияет на науку, а наука – это то, что создает мир вокруг. Еще какие-то 30 лет назад сложно было представить, что у каждого в кармане будет компьютер, по которому можно позвонить и увидеть собеседника, на котором можно смотреть видео, писать и редактировать тексты, рисовать и считать. Даже в начале 1990-х сказали бы, что это что-то из фантастической литературы. А сейчас для нас это обыденность.

Информатизация сегодня идет так быстро, что даже сложно представить, что будет через 20 лет. Но точно можно сказать, что в основе этого будут разработки ученых.

– Если брать глобально науку во всем мире – есть в ней такое понятие, как мода?

– Разумеется, наука тоже подвержена модным тенденциям и течениям. Мы все это видели на примере нанотехнологий, как много ресурсов туда вкладывалось. А вот уже сегодня, по прошествии этого бума, кажется, что не всегда это было целесообразно.

Сейчас модно повсеместное использование искусственного интеллекта. Это, конечно, универсальный инструмент, который оказался применим для любого научного направления, но есть и негативные моменты. Я не говорю о каком-то развитии событий, как в фильме «Терминатор», поскольку склонен считать, что мы контролируем те вещи, которые разрабатываем. Но искусственный интеллект не придумает ничего нового, что ранее не применялось бы в науке, а лишь компилирует уже известное, и может сделать это так, что не каждый эксперт отличит, а это уже нечестно по отношению к авторам использованных статей.

– Геополитика влияет на развитие науки – во всяком случае, прикладного характера? Ведь это ракеты у нас всегда были свои, а вот чайники – импортные.

– Санкционная политика и внешнеполитическое давление в этом плане сыграли положительную роль. Стало ясно, что нужно вкладываться в собственную базу, в том числе научную.

У многих в коммерческой среде было убеждение: зачем вкладываться здесь в старт разработок, если можно все готовое привезти из-за рубежа? Так складывались законы рынка – купить было дешевле. В итоге это привело к экономической зависимости, и сейчас в ряде отраслей нам приходится догонять.

Но я убежден, что импортозамещение – очень полезная тенденция. У нас есть ресурсы для замещения абсолютно всего, что, по сути, было отдано на аутсорсинг. Вот сейчас все это аккумулируется внутри страны, и это чувствуется, в научной области особенно. Стало больше различных государственных программ в области научных исследований.

Читайте в ближайшее время репортаж из лабораторий ИПХЭТ СО РАН